«Владислав Студницкий ненавидел Россию и все русское душою и сердцем. Он не только говорил, но и писал фанатическими общими фразами вещи, иногда (на мой вкус) отвратительные: например, что русские женщины, жены губернаторов, высших чиновников, находившихся в Варшаве, стояли много ниже польских проституток… Я сменил тему и начал расспрашивать его о сибирской ссылке.
…Когда его везли сначала по Рижско-Орловской железной дороге, то между Динабургом и Витебском произошел такой случай. Было несколько купе для этапируемых. В каждом купе сидел «сыщик» в гражданском, а по коридору прохаживался жандармский вахмистр – начальник конвоя. В одном купе со Студницким ехала молодая женщина, тоже по этапу. Перед Витебском к ней начал чересчур приставать «сыщик». Студницкий, крохотный, взлохмаченный, сам этапируемый, поднял голос: «Сию же минуту вон!».
В дверях появилось усатое лицо жандарма: «В чем дело?»
«Вон! Сию же минуту! В Витебске задержать и составить протокол в канцелярии станционной жандармерии!»
Вахмистр выгнал сыщика и начал толковать, объясняться, отшучиваться.
«Ничего и слышать не хочу. Требую составить протокол!»
«Ваше благородие… Выше высокоблагородие… - просил жандарм, прикладывая волосатую руку к фуражке. – Я нашивку потеряю… за такое дело». Студницкий наконец дал себе упросить.
- А как тогда кормили, - спросил я, - в пересыльной тюрьме в Бутырках:
- Не знаю.
- Как это?
- Мы за небольшую плату велели приносить нам еду из ресторана. Какой-то суп, котлеты, сладкое. – Кухней Студницкий никогда не интересовался. Ел, что дадут и думал о политике.
Когда его привезли в большое село под Минусинском, ссыльный социалист Студницкий вошел в предназначенную ему горницу, увешанную иконами и дешевыми литографиями царских портретов, окинул взором и приказал хозяйке: «Боги могут остаться. Но царей всех отсюда прочь!»
- Ну и что баба ответила?
- Она была славная. Снимает со стен царские портреты, выносит из горницы и ревет: «Уж как они ему, бедному, должно быть, досадили, что он их так ненавидит…» Зато обеды готовила, пироги пекла – та-а-ак вкусно! – впервые похвалил Студницкий.
- А надзор был?
- А как же? Каждое утро. Но я до поздней ночи писал, а утром спал. Иногда только сквозь сон слышал, как надзирающий тихо стучится к хозяйке и спрашивает: «Его благородие – спят еще?»
- И что вы, пан профессор, делали целыми днями?
- Значит, так. Правительство платило мне на жизнь 8 рублей в месяц. Квартира с полным содержанием стоила 7 рублей. Из дому мне присылали 10 рублей в месяц. Можно было ходить, совершать дальние прогулки, охотиться. Воздух очень здоровый. Но я не охотился. В Минусинске была богатая библиотека. Раз в месяц нанимал тройку, ехал, набирал кучу книг, читал и писал. Там я написал свою книгу о Сибири. Писал статьи в газеты.
- Ну, так у вас была роскошная жизнь! Я бы не задумываясь обменял ее на нашу здешнюю, в Италии…
- Ну, что ж… - это означало у Студницкиго уклонение от прямого ответа.
Ибо Студницкий, тенденциозный в других случаях: в политическом жонглировании источниками и статистическими данными – в свидетельстве солгать не умел. Если рассказывал, то всегда правду.»
Думаю, что в каком-то смысле ответ большевиков на «реакцию» был адекватным ее поведению, а вот последнее (т.е. поведение «реакции») адекватным взглядам и намерениям большевиков признать трудно. Тут вспоминается другая история. Советскому человеку на Востоке запрещалось ездить на рикше. И один такой, нарушив запрет и испытывая чувство вины перед партией и поэксплуатированным «братом по классу», платит ему что-то в размере его месячного заработка. Рикша поднимает скандал. Приходит полицейский, разбирается, и на вопрос о причине своего поведения рикша отвечает ему примерно так: «Если этот идиот заплатил столько, то почему не потребовать с него еще?».
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →