Не ангажированному той или иной "большой идеей" человеку бывает трудно представить, что такие сообщества (партии, конфессиональные объединения и т.п.) и соответственно, создаваемые ими государственные режимы могут руководствоваться совершенно иными, чем соображения практической пользы и целесообразности, ценностями. "Ну не могут же они…", "Должны же они понимать…". Да еще как могут. Потому что у "них" другие приоритеты.
В 20-30-х подобная наивность многим «бывшим» в Совдепии довольно дорого обошлась. Причем остается только удивляться, насколько некоторые из них в этой наивности были укоренены. Был, скажем, один очень видный химик, с самого начала большевицкой власти абсолютно лояльный (и настолько в том отличившийся, что, когда ему все-таки пришлось бежать, прошедшие Гражданскую войну его сыновья-офицеры, отказались с ним встретиться).
Ему приходилось слышать откровения функционеров соввласти: "Буржуазные специалисты нам нужны, говорить не приходится, но только до поры до времени; как только наши партийцы от них научатся всей премудрости, мы их выведем в расход; теперь мы поступаем с ними подобно коровам, предназначенными на убой: хорошо обращаемся, лучше кормим и содержим, а когда будет надо, то расправимся с ними, как и с другими буржуями".
Но ухитрился не придать им значения, полагая, их чем-то типа частной инициативы (между тем, как показали события 1928-1931 и последующих лет они отражали генеральную линию исключительно точно). Не особо впечатлили его ни расстрелы его знакомых из смежных сфер, ни сообщение доброжелателя, в какой последовательности будут «брать» людей его окружения, прежде его самого (решился он бежать лишь когда в соответствии с этим предсказанием до него оставалось одно звено).
Такая беспечность может показаться глупой, но она имела рациональные оправдания в представлениях о собственной лояльности и значимости для «народного хозяйства». Мысль о том, что уничтожение «буржуя» в конечном счете важнее, чем польза от его дальнейшего использования, казалась «бывшим» вследствие непонимания ими существа господствующей идеи слишком экзотической. Однако эта мысль также не была лишена рациональных оснований: идея-то была такова, что для ее торжества ликвидация «неправильных» людей действительно была важнее любых иных соображений.